Облик Мевлеви в мире (39)
В творчестве Руми его светлости Ибрахима (мир ему!) олицетворяет мистика, ищущего везде и повсюду Своего Создателя, стремящегося познать Его. Поэт считает его светлость Ибрахима символом разума, души и любви к Создателю. Ему Руми противопоставляет идолопоклонника - дядю Азара, олицетворяющего алчность и похоть. С точки зрения поэта, Ибрахим в виду своей безупречной любви ко Всевышнему готов пожертвовать ради Него всем, даже сыном. Как отмечается в Священном Коране, из-за упрямства своего опекуна Азара, не желающего отречься от идолопоклонства, Ибрахим прекращает свои связи с ним.
Когда правитель-угнетатель Нимроду приказал поджечь Ибрахима из-за разгрома идолов, он не колеблясь вошел в огонь, так как, по мнению Руми, он на сто процентов был уверен, что он прав. С точки зрения Руми тот факт, что огонь остыл, свидетельствует о большом внимании, которое уделял Господь своему рабу - Ибрахиму.
По словам поэта, вера Ибрахима во Всевышнего насколько прочна, что даже когда посланник Божий Джибраил (мир ему!) спрашивает его, находящегося в огне, есть ли у него какое-либо пожелание от Господа, он дает отрицательный ответ. Это значит, что Ибрахим, как и остальные путники истинного пути, был убежден в том, что для воссоединения с Господом необходимо преодолеть все препятствия. Мевлеви считает, что Ибрахима с открытыми объятиями пошел навстречу опасностям, поскольку его сердце было пропитано безмерной любовью ко Всевышнему. Руми говорит, что Всевышний приказал Ибрахиму заколоть своего сына – Исмаила с тем, чтобы подвергнуть его веру испытанию. Далее Господь вознаградил его за полную преданность.
Он расценивает готовность Исмаила к выполнению божьего приказа как мистическая преданность, так как он, как и его отец, был готов отказаться от мирской привязанности.
А теперь, рассказ из Маснави:
Рассказ о неком больном, на чье выздоровление лекарь не питал надежд
К врачу больного привело несчастье:
"Пощупай жилу на моем запястье,
поскольку всем известно, что она
незримо с сердцем соединена!"
нащупал лекарь на запястье жилу
и понял: не вернуть больному силу.
Болезнь его, кто ныне еле жив,
Уйдет, лишь смерти место уступив.
Все же врач сказал: "Чтоб вышла хворь из тела,
Все делай, чтоб душа ни захотела.
Что те желанья, что ты поборол,
Тебе не принесли бы новых зол.
Всяк должен быть в своих деяньях волен,
Кто столь тяжелою болезнью болен.
В сих случаях леченье это, брат,
Предписывает и святой аят".
Сказал больной: "За мудрое леченье
Пусть на тебя сойдет благословенье!"
А сам пошел вдоль берега реки,
Блаженствуя болезни вопреки,
Отдавшись прихоти своей на милость,
Чтоб дверь здоровья, может быть, открылась.
Меж тем какой-то суфий у воды
Лик омывал, не ведая беды.
И наш болящий на его затылке
Остановил свой взгляд не без ухмылки.
И, подчинясь желанью своему,
Решил влепить затрещину ему.
Больной шептал: "Дано мне предписанье,
Чтоб я свое не подавлял желанье.
Я, повинуясь мудрому врачу,
Все должен делать, что ни захочу!"
И потому, собрав остаток сил,
Он суфию затрещину влепил.
Воспрянул суфий, яростный и злой,
Чтоб отплатить обидчику с лихвой,
Но вдруг, увидев, сколь бедняга хил,
намеренье свое переменил.
Тот суфий, хоть владел им лютый гнев,
Сдержал себя, последствий не презрев.
Знай, погибает поздно или рано,
Кто зрит приманку и не зрит капкана.
Умей увидеть, если ты мудрей,
Не столь начало дела, сколь конец.
Подумал суфий: "Этот дурень хилый
Помрет, когда его ударишь с силой.
Хоть я и прав, творя святую месть,
Пожалуй, лучше на рожон не лезть.
Пусть ныне мне терпенья власяница
Поможет ярости не покориться.
Я прав, когда отмстить ему хочу,
Но за убийство предают мечу".
И с неостывшей злобою в груди
Больного суфий потащил к кади.
Истец волок ответчика без страха,
Ибо он знал: судья –весы Аллаха.
Он думал: "Пресекающий вражду
Рассудит нас, а я того и жду.
Судья, чья справедливость столь желанна,
Загнать в сосуд способен и шайтана.
Спасает он от лживости людей
Весами справедливости своей.
Когда ж судейсвие весы неверны,
Беда и горе тем, что правоверны".
Иначе думать суфиц и не мог,
Когда к судье обидчика волок.
"О судья, сие исчадье зла
ты посади с позором на осла.
Чтоб не прошла ему обида даром,
Приговори его ко ста ударам.
А если от того сойдет он в ад,
Не мы, а сам он будет виноват!"
И думать я готов, что обездолен
Не ты, а он, который тяжко болен.
Чего ты хочешь, иск свой предъявив
Ответчику, который еле жив?
Тебе, о суфий, я скажу, как брату:
Лишь тот, кто жив, подсуден шариату.
А мертвеца не судит шариат,
Хоть был при жизни он и виноват!
Судить каменья – не моя забота,
Коль упадут случайно не кого-то.
Ты погляди внимательно, истец,
Кого привел ты, тот – полумертвец.
Полуживому требовать отмщенье
Еще бессмысленней чем биться с тенью.
Как мне карать и на осла сажать
Того, кому лишь кладбище под стать?
Кто ж грузит не поленья на ослов,
А только холост с изображением дров?"
Ответил суфий: "Верить ли мне слуху,
Выходит, прав он, дав мне оплеуху?"
И тут истца, что тяжбе был не рад,
Судья спросил: "ты беден иль богат?"
Ответил суфий, вздевши к небу длани:
"Четыре медяка в моем кармане!"
судья сказал: "Из них, пожалуй, два
отдай тому, который жив едва.
Пусть купит он еды, чтобы лепешка
Больного подкрепила хоть немножко!"
Покуда суфий вел с судьею спор,
Больной вперял судье в затылок взор.
Его дразнил загривок вожделенный,
Которым обладал судья почтенный.
И, раб желанья, из последних сил
Он и судье затрещину влепил.
За первую затрещину, пожалуй,
Два медяка сочел он платой малой.
Он крикнул: "Мне теперь наверняка
Заплатят все четыре медяка!"
Что ж, ничего судье не оставалось,
Как присудить больному эту малость.
Того желать не надо никому,
Что испытать несладко самому.
Когда кому-то ты копаешь яму,
Сам почему-то попадаешь в яму.
